в массивную дубовую стойку, выронил меч и, напоследок еще раз хрюкнув, затих. Оставшиеся в строю франки действовали более осторожно. Они разошлись и стали медленно приближаться к Руперту с разных сторон. Неожиданно для всех Крисмегильда, едва успевшая отскочить во время атаки толстяка, подобрала его упавший меч и встала рядом с Рупертом.
— Уходите! — рявкнул тот. — Не путайтесь под ногами, черт вас подери!
Однако Крисмегильда бежать явно не собиралась и уже отбивала атаку Усатого. На самого Руперта накинулись двое. Выпад одного он отразил, от второго уклонился, но тут же почувствовал, как Седой достал его в плечо. Дальше все слилось в сплошной клубок криков, ругательств, топота ног, грохота падающих столов и разбитой посуды. Через некоторое время Красавчик уже лежал возле окна, прижимая руку к животу и пьяно читая какую-то молитву. Седой еще раз достал Руперта в уже раненое плечо, и барон, чувствуя, что не может драться правой рукой, перекинул меч в левую. Седой яростно наступал и теснил Руперта в угол. К ране плеча прибавился болезненный порез на груди, тут же расплывшийся по белой рубахе большим кровавым пятном. Руперт начал задыхаться, но тут неожиданно пришла помощь от Крисмегильды, которая все-таки уложила Усатого. Воспользовавшись этим, барон собрал последние силы и сам перешел в атаку. Совместными усилиями они прижали Седого к стойке и, наконец, барону удался стремительный выпад: Седой схватился за бок, осел на пол и, с ненавистью посмотрев на Руперта, демонстративно отбросил меч в сторону.
Барон взглянул на девушку: ее рыжие волосы разметались по плечам, глаза блестели веселым азартом боя, грудь вздымалась, как после долгого бега.
— Где ты научилась так владеть мечом? — морщась от боли, наконец спросил он.
— Мой брат был хорошим воином, — весело ответила Крисмегильда и неожиданно добавила, — таким же, как и ты. Три тысячи чертей!!
Она подошла к барону и жарко поцеловала его в губы. Руперт отбросил меч, крепко обнял девушку и вдруг как-то обмяк и стал опускаться на пол.
— Рыцаря сразил поцелуй? — игриво поинтересовалась Крисмегильда и тут увидела позади падающего Руперта смуглую физиономию азиата. Девушка хотела что-то сказать, но почувствовала холодную сталь клинка, приставленного к горлу.
— Урсулай всегда выполняет прыказы, — усмехнулся азиат и громко добавил, — обоых связать и в фургон!
60
17 июня, 8 часов вечера
По курчавым дубравам южной Европы медленно и степенно влачился караван. Конечно, верблюдов там не было, но значительное количество мулов было нагружено аккуратными увесистыми тюками, на лошадях гарцевал добрый десяток наемных стражников, а на терпеливых осликах ехали хозяин всего этого добра Мордехай бен Седекия, его двое сыновей и другие домочадцы. Позади каравана неторопливо трусили крепкие лошадки, на которых сидели Карл и Несси. Путешествовать всегда опасно, а с караваном как-то спокойнее, рассудили они, и Карл нанялся к Мордехаю дорожным лекарем, а Эрнестина — поварихой. Старый Мордехай и сыновья, конечно, готовили себе сами, в особой посуде и с соблюдением невероятно сложных запретов, но стражники вполне удовлетворялись стряпней Эрнестины. Карл особо не перетруждался, болезни ограничивались потертостями у лошадей и похмелюгой стражи, да и то не часто. Зато они ехали в относительной безопасности и неуклонно приближались к светлому будущему — аптеке в городишке с гордым и звучным названием Кондом, что под Тулузой, где и намеревались зажить тихой и незаметной жизнью счастливых обывателей.
Неторопливый ход каравана и частые привалы располагали к беседам о прошлом и будущем. О будущем говорили больше, о прошлом — с оглядкой. Эрнестина не без основания опасалась, что не все моменты ее жизни хорошо согласуются с розовым образом непорочной новобрачной, но Карлу на это было плевать: он полюбил ее, какая она есть. Карлу тоже было что скрывать и оттаивал он постепенно.
Как-то погожим вечером, когда все поужинали и стражники захрапели, а Мордехай углубился в чтение старинной наоборотной книжищи, испещренной квадратными значочками, Карл заговорил о детстве. Слушая описания его маменьки со сковородкой наперевес, Несси звонко смеялась, а потом спросила об отце.
— Да я его почти и не помню, — отвечал Карл. — Скучный он был, все грустил, молился… Мать говорила, что он не всегда такой был — мол это года три перед смертью все что-то мучило его, тайна какая-то. Умер он когда мне было пять лет. Помню, что скосила его какая-то странная простуда — в обед дождичком прохватило, а к утру он уж отошел. И осталось мне от него немногое: скудное состояние, нелепый домишко, да вот непонятное письмо.
— Письмо? Он написал тебе письмо?
— Да, много лет спустя я рылся в его вещах, и нашел бумагу с надписью «Моему сыну Карлу, когда ему исполнится 18 лет».
— И что там было? — с интересом спросила Эрнестина.
— Какая-то странная исповедь, — ответил Карл. — Да вот, почитай. Я всегда с собой его ношу, как талисман. — Он порылся за пазухой и вытащил замшевый мешочек на шнурочке, в котором лежало несколько пиастров и затертый на сгибах лист пергамента.
«Моему сыну», — гласила надпись. Эрнестина осторожно развернула лист и принялась читать с возрастающим интересом:
«Сын мой, ты читаешь эти строки спустя моей смерти, так восслушай же голос из-за гробех, и да пребудет с тобой Господь наш Вседержитель и наставит тебя на путь истинный, а тернистого пути греха отвратит. Надеюсь всемерно, что ты праведную жизнь ведешь и грамоте и наук богоугодных со прилежанием постигаешь, дабы снискать многие знания себе на пользу и Господу во славу, матушку почитаешь и отца своего многогрешного не забыл.
Прочитай сию исповедь, сын мой, и никому сие не рассказывай, ибо многие знания много печали приносят, если ими не вовремя воспользуешься. Особливо же не рассказывай ничего из сего добрейшей и добродетельной своей матушке, ибо невоздержна она на язык и в делах тонких неумудренна и сим знанием многое зло может себе и тебе принести.
Некогда был я лекарем при водолечебне, то же было заведение, где благородные господа, скорбные утробою, оные скорби питием целебной воды и прогулками облегчали и премного сим были довольны. И был я вознагражден и достатком малым, и доброю и плодовитою женою. Однажды, в неблагословенную Господом ночь, пришел ко мне человечек виду зело премерзкого и невзрачного, и как бы совсем неприметный, именем Гуунтер, и поведал мне, что некая вельможная особа желает меня видеть и со мной тайно говорить. И препроводил меня к сей особе, коя укрыта была густою вуалью, но я разузнал потом у прислуги, что была это матушка ныне царствующего Вильгельма,
